Опубликовано (обновлено) в каталоге: 13.10.2015

Народы Южной Сибири в тюркскую эпоху
Предтюркское время

Владение Цигу

"Цигу" (или "кигу") является одной из ранних фонетических транскрипций этнонима "кыргыз", относящаяся, по мнению С.Е.Яхонтова, ко времени до 700 года н.э. Указанные в Чжоу-шу координаты владения Цигу являются наиболее ранними достоверными сведениями в этногеографии народов Южной Сибири. Основываясь на них, Н.А.Аристов первым предложил локализовать его по названиям рек Афу (Абакан) и Гянь (Кем, Енисей), там, где находилось "главное становище кыргызов", правда, не указывая его точного местонахождения, но явно имея в виду долину Среднего Енисея, то есть Минусинскую котловину. Г.Е.Грумм-Гржимайло связывал название Цигу с чиками рунических надписей, жившими в VIII веке на территории Тувы. Данная точка зрения была поддержана Л.Р.Кызласовым, однако не получила дальнейшего распространения. Большинство исследователей так или иначе придерживается интерпретации Н.А.Аристова. Наиболее определенно в этом отношении писала Л.А.Евтюхова, помещая Цигу "как раз в исконных землях кыргызов, то есть в Минусинской котловине".

Таштыкская культура и енисейские кыргызы

В V веке таштыкская культура (тепсейский этап по периодизации М.П. Грязнова) достигает своего наивысшего развития. Исследователи неоднократно отмечали участие таштыкского населения в сложении культуры енисейских кыргызов. С.А.Теплоухов относил к этопу периоду (V-VII века) каменные курганы типа чаа-тас, продолжающие прежние таштыкские традиции и наиболее характерные впоследствии для кыргызов. С.В.Киселевым в таштыкских материалах был выделен ряд культурных элементов (керамика, погребальная скульптура с изображением животных, конструктивные детали в устройстве погребений позднеташтыкских могильников), получивших развитие в культуре енисейских кыргызов. После IV века, по мнению С.В.Киселева, "началось переоформление материальной культуры саяно-алтайских племен в новую, ставшую характерной для времени выступления алтайских тюрок и енисейских кыргызов". Об этом же писала Л.А.Евтюхова, обратившая особое внимание на общие черты таштыкских и кыргызских материалов, в частности на совершенно идентичные бронзовые накладки в виде головок лошадей и некоторые другие. Л.Р.Кызласов предполагает, что в таштыкское время доминирующую роль играли левобережные племена. Именно здесь, на левом берегу Енисея в Уйбатской степи "в таштыкское время был расположен и политический центр, который, возможно, продолжал сохраняться и в эпоху древнехакасского (кыргызского) государства". М.П.Грязнов также считает, что можно проследить некоторые аналогии таштыкской керамики тепсейского этапа с памятниками енисейских кыргызов, а знаменитая "тепсейская галерея" рисунков, "несомненно, представляет собой одно из звеньев общей линии развития изобразительного повествовательного искусства азиатских народов", продолжение которого можно видеть в Сулекской писанице, наиболее ярко представляющих искусство енисейских кыргызов.

Приведенные доводы достаточны, чтобы установить непосредственную преемственность между таштыкской культурой и культурой енисейских кыргызов, выразившуюся как в общем обряде трупосожжения, конструктивных деталях погребальных сооружений, так и в наборе целого ряда предметов сопроводительного инвентаря (керамики, украшений, вооружения и т. д.). Видимо, обоснованно называть таштыкскую культуру (во всяком случае, на позднем этапе ее развития) ранне-кыргызской, или, точнее, протокыргызской, а совпадение времени и места ее существования позволяет идентифицировать таштыкскую культуру на тепсейском этапе развития с владением Цигу древнетюркских генеалогических преданий.

И все же таштыкская культура и культура енисейских кыргызов различны - каждая из них представляет собой самостоятельное историко-культурное явление. В очень сложной по компонентному составу таштыкской культуре до определенного времени отсутствуют те характерные элементы древнетюркского культурного комплекса, которые вводят культуру енисейских кыргызов в круг родственных культур Центральной Азии и Южной Сибири раннего средневековья. Начало их распространения может быть связано со временем образования раннетюркского владения Цигу, благодаря которому усиливается центрально-азиатский компонент таштыкской культуры, выделенный С.В.Киселевым и Л.Р.Кызласовым. В этой связи полностью сохраняют свое значение слова Л.А Евтюховой о том, что формирование енисейских кыргызов "явилось частью более широкого этногенетического процесса сложения тюркских народностей Саяно-Алтая" и поэтому "ранняя история кыргызов должна рассматриваться не изолированно, но в связи с событиями в Центральной Азии". Обращает на себя внимание явно социальная окраска всех восточных и центрально-азиатских элементов таштыкской культуры (масштабы пирамидальных склепов, погребальные статуэтки людей и животных, церемониальные зонты и т. д.), позволяющая относить погребения, в которых они были найдены, к социально привилегированному слою населения. Очевидно, владение Цигу на Среднем Енисее явилось первым этносоциальным объединением, возникшим в результате распространения влияния зарождающейся древнетюркской государственности.

Этнографический облик населения таштыкской культуры, несмотря на полное отсутствие каких-либо свидетельств письменных источников, может быть представлен достаточно полно благодаря анализу имеющихся археологических материалов. Большая часть их собрана Л.Р.Кызласовым, убедительно показавшего комплексный характер хозяйства таштыкцев, в котором сочетались полукочевое скотоводство (разведение лошадей, овец и крупного рогатого скота), земледелие (ручное и плужное с использованием искусственного орошения), охота и вьючное оленеводство в прилегающих к Минусинской котловине горно-таежных районах. Подобное комплексное хозяйство предусматривает разнообразные формы связанных с ним явлений материальной культуры (жилища, одежды, пищи, средств транспорта и т.д.). Различные виды жилищ (юрты и срубные постройки) изображены на известной Боярской писанице. О широком распространении стационарных деревянных сооружений в это время говорит сложная архитектура таштыкских склепов. По материалам Михайловского поселения была реконструирована еще одна форма таштыкского жилища в виде шестиугольных каркасных построек типа более поздних алтайских или хакасских аилов.

Замечательным этнографическим источником являются так называемые тепсейские пластины - деревянные пластины или планки, с многофигурными композициями, найденные М.П.Грязновым в могильнике Тепсей III, с которыми связывается совершенно новый пласт в изобразительном искусстве народов Южной Сибири. Истоки художественного стиля тепсейских пластин, возможно, лежат в хуннском искусстве. Так, стилистически близкие изображения животных выгравированы на роговом изделии из Тарпатского могильника хуннского времени в Монголии. Стилистически близкие рисунки имеются в петроглифах Тувы (Малый Баянкол). Среди представленных на тепсейских пластинах многочисленных сюжетов (охоты, военных столкновений, угона лошадей, верениц бегущих животных и т. д.) следует отметить следующие: изображения бычьих запряжек, свидетельствующие о развитии плужного земледелия, взнузданных и оседланных лошадей (на некоторых из них показано тавро - знак собственности), различных типов щитов, колчанов, горитов, луков и стрел, сцену военного столкновения таштыкцев (их можно узнать по характерным прическам с костяными булавками, они одеты в мягкие кафтаны и вооружены сложными луками) с чужеземцами, приплывшими на лодке, очевидно, с верховьев какой-то реки (в подпоясанной, видимо, глухой одежде и плоских головных уборах (из бересты?) вооруженных короткими простыми луками).

На тепсейских пластинах изображены люди разной этнической принадлежности, носители разной культурной традиции, что полностью соответствует сложному характеру образования таштыкской культуры. Обращают на себя внимание несколько фигур рыцарей в панцирных доспехах и шлемах. Они вооружены большими сложными луками и в отличие от других персонажей наделены некоторыми признаками европеоидности. В одном случае они изображены в сцене боя поверженными; в другом - фигура рыцаря в длиннополой одежде с высоким воротником, сплошь покрытой панцирными пластинами, показана спокойно стоящей с луком в вытянутой левой руке. При этом, очевидно, что эти рыцари - не таштыкцы, ни в одном таштыкском погребении не найдено металлических деталей пластинчатого доспеха, в то время как в Центральной Азии традиция их изготовления не прерывалась, по-видимому, с хуннского времени.

Ю.С.Худяков отмечает, что длиннополая защитная одежда, покрытая панцирными пластинами с высоким воротником, подобна "облаченным в панцири тохарским всадникам из Восточного Туркестана". В этой связи правомерно поставить вопрос, не фиксируют ли изображения рыцарей на тепсейских пластинах первое столкновение жителей Среднего Енисея с тюрками-тугю? В дальнейшем защитные пластинчатые панцири широко использовались енисейскими кыргызами, что доказывается как многочисленными предметными находками, так и знаменитыми изображениями кыргызских всадников на горе Сулек.

С центральноазиатским влиянием связано и появление в Минусинской котловине антропоморфных каменных изваяний. В настоящее время известно всего три достоверных таштыкских стелы с изображениями людей: это Кижиташ и Улу-Кыс-таш, открытые в 1772 году П.С.Палласом в Могильной степи около села Аскиз, а также каменная плита с реки Нени, найденная, по данным Л.Р.Кызласова, в пещере и сейчас находящаяся в Минусинском музее. Хотя аскизские стелы не сохранились, по имеющимся рисункам можно составить о них достаточно четкое представление.

Композиционное оформление всех минусинских стел в принципе одинаково. Наверху помещается крупное изображение сидящей человеческой фигуры (в одном случае, по-видимому, женской) с сосудом в двух руках, что позволило М.П.Грязнову отнести их к "ранним формам каменных баб тюркского типа". В отличие от более поздних тюркских изваяний, эти изображения находятся на одной, лицевой стороне каменного блока, что соответствует указанию источника о "нарисованном облике покойного". Ниже и на боковых гранях находятся дополнительные мелкие рисунки, по тематике и расположению напоминающие оленные камни Центральной Азии, лук сигмовидной формы в налучье, как бы заткнутый за пояс, и отдельно изображенное ухо с серьгой (Кижи-таш); птица, лук и котловидные сосуды (Нени). Близость композиции и техники нанесения изображений указывает на южные, центральноазиатские истоки происхождения изобразительных приемов и смыслового значения образов таштыкских каменных изваяний.

Минусинские стелы занимают как бы промежуточное положение между антропоморфными оленными камнями и древнетюркскими каменными изваяниями, сочетая признаки тех и других приблизительно в равной степени. Ранние признаки при этом выступают уже в несколько измененном виде (обратная, как бы "негативная" техника и др.), а поздние, напротив, еще повествовательны и не сложились окончательно в древнетюркский изобразительный канон.

Условия нахождения аскизских стел неясны. П.С.Паллас обнаружил их уже лежащими на земле в непосредственной близости друг от друга, поэтому точно неизвестно, каким образом они устанавливались. Можно предполагать, что они входили в комплекс жертвенно-поминальных сооружений, хорошо известных памятников таштыкской культуры. Эти сооружения представляют собой неглубокие ямы (иногда с каменными ящичками внутри), около которых находятся стелы, нередко имеющие антропоморфные очертания (скошенный верх, "нависание", намеренное сужение верхней части и т. д.). В ямах у основания стел с восточной стороны встречаются кости животных, в том числе кальцинированные, отдельные мелкие предметы и керамика тепсейского этапа. Чаще всего жертвенно-поминальные сооружения находятся в непосредственной близости от больших пирамидальных склепов (уйбатских, сырских, тепсейских) и несомненно связаны с ними единым циклом ритуальных действий. И.Л.Кызласов, наиболее подробно рассмотревший таштыкские жертвенно-поминальные сооружения, также находит им аналогии, с одной стороны, в более поздних памятниках (древнетюркских каменных изваяниях, стоящих в одном ряду с необработанными камнями), с другой - в рядах оленных камней и так называемых "сторожевых камней" в культуре плиточных могил Забайкалья.

Определенное отношение к подобному ритуалу имели и знаменитые таштыкские маски. Находки последних лет показали, что изготовление масок началось еще на предшествующем (тесинском) этапе развития культуры Минусинской котловины, когда в этот ряд оказался включен новый вид объемного изображения человека - "глиняные головы", типологически занимающие промежуточное место между масками и круглой скульптурой. Особый интерес среди них представляет голова из кургана № 6 Шестаковского могильника в Кемеровской области. По реконструкции А.И.Мартынова, она принадлежала манекену, входившему в сложный погребальный комплекс. Посередине будущего кургана делалась площадка из обожженной глины, окруженная земляным или дерновым валом с входом с южной стороны. "Здесь же выставлялись манекены умерших с масками и портретными скульптурными головами... Вероятно, они были поставлены в рост или посажены, если учесть, что исследованная нами голова прочно крепилась в вертикальном положении... Сверху в центре его (кургана), а может быть, и над всей площадью, возводилась крыша из бересты". После использования в течение какого-то времени все сооружение сжигалось.

Тесинские "глиняные головы" и таштыкские маски, с одной стороны, каменные стелы, в том числе и антропоморфные изваяния типа аскизских - с другой, по-видимому, представляют две разные традиции сохранения на какое-то время облика умершего для совершения определенного цикла поминальных обрядов и жертвоприношений. Эта же особенность, судя по письменным источникам, была характерна для древнетюркского погребального обряда и культуры енисейских кыргызов. Если первая традиция, которую можно назвать местной, (самые ранние остатки глиняных масок найдены в Минусинской котловине еще в позднесарагашенских погребениях V-IV веков до н. э.), существовала здесь длительное время, то вторая, явно привнесенная, связана с более коротким этапом существования таштыкской культуры в период образования здесь раннетюркского владения Цигу. Позднее в культуре енисейских кыргызов изготовление каменной антропоморфной скульптуры в отличие от Монголии, Средней Азии, Горного Алтая и Тувы не получило дальнейшего развития.

Важно отметить, что в культуре енисейских кыргызов и позже сохраняется целый ряд элементов, общих с культурой орхоно-алтайских тюрков:

Приведенные параллели достаточно многочисленны и вряд ли могут объясняться только культурными заимствованиями между древними тюрками и енисейскими кыргызами в период существования созданных ими государственных объединений во второй половине I тысячелетия н. э. Очевидно, существовала и общая субстратная основа раннекыргызской и раннетюркской культур, закрепленная в древнетюркских генеалогических преданиях идеей родственности между представителями правящей династии Ашина и одним из братьев легендарного Нодулу-шада, основавшим на далеком Енисее раннекыргызское владение Цигу.

Алтайский период тюрков-тугю

Наиболее сложным является вопрос о выделении археологических памятников раннетюркского времени, хотя погребальный обряд тюрков-тугю достаточно подробно описан в династийной хронике Таншу: "В избранный день берут лошадь, на которой покойник ездил, и вещи, которые он употреблял, вместе с покойником сжигают; собирают пепел и зарывают в определенное время года в могилу. Умершего весною и летом хоронят, когда лист на деревьях и растениях начнет желтеть и опадать, умершего осенью или зимой хоронят, когда цветы начинают развертываться... В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойного и описание сражений, в которых он находился в продолжении жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи". Из этого описания можно вывести заключение об основных элементах погребального обряда тюрков-тугю: трупосожжение вместе с конем и предметами сопроводительного инвентаря, определенный промежуток времени между фактами смерти и захоронения, установка около могилы (но не над могилой) изображения покойного и какого-то мемориального памятника с описанием событий его жизни, а также вертикально вкопанных камней по количеству убитых им врагов.

К сожалению, до сих пор не известно ни одного археологического памятника, полностью соответствующего приведенному описанию, ни в Южной Сибири, ни в Центральной Азии, хотя многие его элементы встречаются уже в предтюркское время. Причин этому может быть несколько:

В наибольшей степени соответствует древнетюркскому погребальному обряду, по описаниям письменных источников, комплекс на плато Улуг-Бюк, состоящий из квадратной оградки, двух округлых оградок, внутри одной из которых находилась стела с изображением горного козла, а рядом - погребение с богатым сопроводительным инвентарем VII-VIII века. Несколько погребений с остатками трупосожжений в кольцевых выкладках было исследовано А.Д.Грачом в юго-западной Туве (Хачы-Хову), рядом с ними находились четырехугольные оградки с вертикально стоящими стелами. Это соответствует указанию источника о раздельном расположении погребальных и поминальных сооружений у тюрков-тугю. К сожалению, ни в одной из раскопанных А.Д.Грачом выкладок не было найдено никаких предметов сопроводительного инвентаря, позволяющих достоверно судить о времени их создания. Тем не менее по изображению горного козла на одной из стел и руноподобным знакам, относящихся, по мнению некоторых исследователей, к проторунической письменности, памятник был определен А.Д.Грачом как ранние тюркские сожжения и датирован VI-VII веком. Такого же рода погребение с остатками трупосожжения в кольцевой выкладке рядом с четырехугольной оградкой, правда, без стелы было раскопано Ю.И.Трифоновым в Центральной Туве. Мнение о тюркской принадлежности этих памятников было подвергнуто резкой критике со стороны Л.Р.Кызласова, датировавшего их скифским временем, однако, по мнению А.Д.Грача, приведенные доказательства для передатировки комплекса из Хачы-Хову не являются решающими.

Не касаясь специально вопроса об оценке знаков на тувинских стелах как добуквенной рунической письменности, следует отметить, что изображение горного козла в верхней части одной из стел, действительно, входит в круг тамгообразных рисунков горных козлов тюркского времени, но по своим стилистическим особенностям несколько отличается от знаменитых каганских тамг на Орхоне, так как еще несет в себе элемент объемного изображения натуры, характерного для предшествующего времени. Показательно, что оно не только расположено в головной части стелы, как на мемориальных памятниках тюркских каганов, но также отделено выбитой изогнутой линией, образующей своего рода картуш. Это свидетельствует о смысловом единстве этих памятников, несмотря на разность исполнения и социальную значимость людей, которым они были посвящены. Наскальные изображения горных козлов, широко распространенные в пределах Первого тюркского каганата, отличаются большей степенью стилизации, чем на стеле из Хачы-Хову. Поэтому имеются основания предполагать, что погребения с трупосожжениями в кольцевых выкладках, около которых устанавливались стелы с более архаическими рисунками, могут относиться к предшествующему времени, то есть, первому появлению тюрков-тугю на севере Центральной Азии, и датироваться V-VI веком.

Однако и они до конца не соответствуют описанию древнетюркского погребального обряда, так как, по указанию источника, для него было характерно не просто трупосожжение, а трупосожжение вместе с конем, но такие погребения для раннетюркского времени неизвестны. Тем не менее эта деталь, свидетельствующая о близости иррациональных представлений тюрков-тугю и алтайских теле, также хоронивших своих покойников в сопровождении коня, представляется крайне важной.

На Горном Алтае с древними тюрками-тугю связываются захоронения на могильнике Кудыргэ, датируемые VI-VII веком. К сожалению, материалы из кудыргинских могил частично утрачены, а сохранившиеся вещи недостаточно выразительны для определения их точной датировки.

Косвенным свидетельством ранней даты кудыргинских оградок является находка "изваяиия"-валуна, который "первоначально стоял у оградки, а потом был вторично использован для кладки овала могилы. Этот "кудыргинский валун", по-видимому, можно рассматривать как одно из ранних древнетюркских каменных изваяний. На одной его стороне в верхней части изображено мужское лицо с раскосыми глазами, усами и бородой, на другой представлена сюжетная сцена, в которой участвуют две крупные, сидящие анфас нарядно одетые фигуры (одна из них женская, другая детская) и три более мелкие коленопреклоненные профильные фигурки (две из них в масках) с оседланными лошадьми. По мнению А.А.Гавриловой, "кудыргинский валун" соответствует букве летописного источника тем, что он не изваяние, а именно "нарисованный облик" человека, хотя и не на плоской, а на объемной поверхности валуна".

По поводу семантики изображений на кудыргинском валуне существуют различные точки зрения. Не разбирая их подробно, следует отметить, что вся сцена носит явно повествовательный характер. Исходя из размеров рисунка, можно предполагать, что главным ее действующим лицом является мужчина, изображенный на лицевой стороне камня, которому посвящены ритуальные действия, скорее всего связанные с погребально-поминальным циклом и представленные на другой стороне валуна. В таком случае женщина и ребенок в богатых одеждах, вероятнее всего, являются членами семьи (жена и наследник?) умершего знатного лица, принимающего дары (или какую-нибудь другую форму поклонения) по поводу его кончины. Таким же образом могут быть интерпретированы сцены на таштыкских стелах из Минусинской котловины.

Примечателен и сам могильник Кудыргэ, датируемый V-VI веками, то есть более ранний, чем время сложения древнего государства алтайских тугю во главе с ханом (каганом) Бумынем. Главным датирующим элементом здесь служит находка в одной из могил медной монеты выпуска 575-577 года.

А.А.Гаврилова отметила своеобразие кудыргинских могил по сравнению с берельскими, выразившееся в меридиональной ориентировке погребенных и наличии ряда форм предметов (сильно изогнутые концевые накладки лука, ажурные наконечники ремней с изображениями фантастических животных, щитовидные бляшки с шарнирным креплением, стремя с высокой профилированной пластиной), сближающихся с сериями аварских вещей в Подунавье. Если принять мнение исследователей об этнической близости аваров с жуань-жуанями и приходе аваров в Подунавье после разгрома их тюрками-тугю в 552 году, то наличие аварских элементов в кудыргинском комплексе следует рассматривать как наследие прежней культуры жуань-жуаней, а сами могилы, откуда они происходят, должны датироваться временем, близким к их падению в Центральной Азии, что и подтверждается находкой медной монеты.

Многие предметы сопроводительного инвентаря из кудыргинских могил (костяные двудырчатые псалии, однокольчатые железные удила, трехперые наконечники стрел с костяными насадами-свистунками, подпружные пряжки с округлой верхней частью) продолжают берельские традиции. Поэтому реззонно предполагать, что часть погребений Кудыргинского могильника относится еще ко времени подчинения берельского (телеского) населения жуань-жуаням, хотя достаточных оснований для разделения их на хронологические группы в материалах самого могильника не содержится. Сложный характер кудыргинского комплекса объясняется его принадлежностью к тому переломному моменту истории, когда на Горном Алтае на рубеже раннетюркского и тюркского времени столкнулись разные этнические и культурные традиции. Очевидно, это и определило его своеобразие по отношению к другим памятникам кудыргинского типа, известным на широкой территории в пределах Первого тюркского каганата.

Таким образом, судя по археологическим материалам, после переселения тюрков-тугю на Алтай в Южной Сибири происходят сложные этнокультурные процессы, связанные в основном с дальнейшим развитием и расселением телеских племен. Их расселение было вызвано образованием раннетюркских владений на севере Центральной Азии, консолидацией теле и крушением государства жуань-жуаней.